Народный избранник, отправившийся на фронт, чтобы защищать страну, в интервью KazanFirst рассказал, как живут солдаты на линии боевого столкновения и как спецоперация меняет мировоззрение человека.

Депутат Казгордумы от партии "СПРАВЕДЛИВАЯ РОССИЯ" Рушан Мингазов отправился на СВО добровольцем. Вскоре у него заканчивается отпуск и он вернется на фронт. Однако до этого депутат согласился дать интервью, в котором ответил на некоторые вопросы касательно жизни в военных условиях, быта, боевых задач, а также рассказал, как участие в СВО поменяло его как человека.

– Рушан, вы молодой и успешный человек с большим будущим. И вдруг решили пойти на фронт. Как так получилось? Ведь были другие варианты.

- Вариантов было, действительно, много. У меня даже есть, скажем так, количество детей, позволяющее никуда не идти, – у меня четверо несовершеннолетних детей. Но есть внутреннее чувство долга, которое преобладает. Вообще, в 2009-2010 годах мы служили в отряде специального назначения. Наверное, эта служба оставила некий отпечаток, который сейчас двигает нас в этом направлении. Это чувство долга.

– Как отреагировали ваши близкие, что сказали дети?

- Дети еще маленькие. Старший сын, ему 16 лет, отреагировал с пониманием, что это необходимо. Младшие дети не поняли. Очень тяжело отреагировала супруга – естественно, слезы, нежелание отпускать. Но она понимает, что этого не избежать, это некая стадия. Очень тяжело и эмоционально отреагировала. Вообще, вся моя командировка ей непросто далась. По здоровью нервы вызвали определенные последствия.

– Вы приняли решение сами или сначала посоветовались с семьей?

- Решение я принял сам, просто в прошлом году был выбор – либо я иду один, либо набирается некий коллектив, в составе которого мы идем. Но получилось так, что ребята, которые уже служили, которые ездили в командировки на Украину в прошлом году, кто уволился по каким-то причинам или находился на пенсии – мы все собирались, разговаривали, они все неравнодушные. Все изъявили такое желание, что, если создастся некая группа добровольцев, они бы в нее вошли и пошли бы служить. Вакансий в отряде, где мы служили, уже не было, а выше штата, естественно, взять не могут. Были люди, которые хотели поехать, но никто не хочет, естественно, попадать в другие части, другие коллективы. Уже есть сложившийся коллектив, где люди друг друга годами знают, и все хотели в один коллектив.

Депутат-доброволец из Татарстана: У нас достаточно сил, чтобы прекратить СВО

Поэтому в прошлом году я обратился к руководству республики и в Генштаб министерства обороны с тем, чтобы разрешили создать добровольческий батальон. Но, к сожалению, по определенным причинам, больше финансовым, нам пришел отказ. На самом деле бюрократически очень сложно обеспечить новых людей положенным жильем, зарплатой, питанием. Соответственно, увеличивается и обслуживающий персонал. На базе отряда, который уже полон, еще что-то сделать дополнительное – это очень большие финансовые затраты со стороны государства, министерства обороны. А в ходе войны основные средства все-таки идут на вооружение. Так что пришел отказ. Хотя даже не отказ, а предложение этим составом пойти в другие части, где есть свободные места. Нам сказали, что можем назвать свой отряд как угодно, есть свободные места, можем в них зайти и работать.

Но отряды специального назначения имеют зарплатные и пенсионные сетки выше, чем у других подразделений, все-таки здесь своя специфика. И те ребята, которые уже находятся на пенсии, если они подписывают здесь контракт, их пенсионную сетку пересмотрят после окончания СВО, и они ежемесячно будут терять определенное количество денег. И когда ты 20 лет отслужил и думаешь, что сейчас на пенсии будешь получать, условно, пять рублей, а в такой ситуации, например, два рубля, то будет понимание, что не все согласятся ехать. Так что все хотели изначально ехать в отряд специального назначения с этой штатной сеткой и с этими должностями. Но в связи с определенными причинами у нас это не получилось.

Поэтому мы приняли решение подписать контракт в бригаде оперативного назначения в разведроте.

– А ваши навыки спецназа пригодились там?

- Конечно, это очень хорошая школа. Все познается в сравнении. Когда ты в бригаде, когда все примерно с одной подготовкой, вроде, все хорошо. А когда ты попадаешь в часть с другой спецификой, ты понимаешь, что ты не на голову, а на две-три выше, чем ребята, которые выполняли другие задачи. Так что мы целенаправленно шли в разведку. Либо в разведку, либо в группу специального назначения.

Мы попали в роту с теми же задачами, с тем, что мы уже знаем и умеем. И ребята там уже все на опыте, они начинали с чеченских кампаний, участвовали в начале СВО. Поэтому у нас уровень подготовки, понимания, знаний был очень близок. Так что мы целенаправленно в разведку шли и стремились.

"Негативные черты людей выявляются сразу"

– Можете в общих чертах рассказать, какие все-таки задачи вы выполняли?

- Основные задачи – это РПМ (разведывательно-поисковые мероприятия. – Ред.). Леса, поля, болота, реки и населенные пункты – это все разведка. То есть мы получаем информацию, где находится схрон либо ДРГ (диверсионно-разведывательная группа. – Ред.), либо нужно обработать квадрат, вход туда основных сил. Разведка – это та группа, которая самой первой выдвигается на позицию и самой первой эту позицию отрабатывает, дает информацию основным подразделениям.

– Сколько из ваших бывших сослуживцев находятся в зоне СВО вместе с вами?

- Из бывших сослуживцев мы только вдвоем пошли. Остальных мы набирали в составе бригады. Из обычных рот мы просто набирали ребят, у которых уже был опыт, которые побывали в первых командировках. У нас ребята из разных городов: из Тамбова, Калуги, Москвы, мы из Татарстана. Такая солянка по городам. Но в основном все ребята с опытом – воевали либо в Чечне, либо на СВО.

– Как сложились отношения?

- Отлично. Все знали, куда едут, для чего едут. Там такая атмосфера, где все негативные черты выявляются сразу. Поэтому люди, которые не могут работать в коллективе, они отлетают сразу. У нас были несколько человек, которые в течение двух недель отвалились от коллектива и перевелись в обычные взводы.

Плюс там физические нагрузки намного сложнее. Бывает такое, что ногами ты можешь пройти один километр по болотам, а можешь 15 километров. Просто даже пройти не все могут. Это называется естественный отбор, не все выдерживают нагрузки. Не спишь порой ночью. Час поспал – уже бросают на другую задачу. Не все выдерживают. В первые дни так получилось, что два или три человека отсеялось из 12.

– Количество людей на что-то влияет?

- Конечно. Нас было 23 человека. В нашем отделении девять человек. Но мы с одного взвода, у нас одни задачи. Просто бывают моменты, когда надо разделиться: одна группа сюда пошла, другая сюда, встречаемся в точке сбора.

– Вы сказали, что негативные черты людей очень быстро проявляются. А есть какая-то специфическая черта у татарстанцев? Они как-то отличаются?

- На татарском языке говорят. А так, вообще, я думаю, нет. Сложно объяснить. Там ты переходишь границу, уходишь за ленточку. Мы живем все в одном мире. Но там совсем другие ценности. Деньги не интересны. Если здесь мы понимаем, что можем кого-то заинтересовать деньгами, то там деньгами никого не заинтересуешь. Даже не подразумевается финансовая подоплека. Там нет такого интереса, потому что завтра они тебе могут и не пригодиться. Больше искренности. Поэтому если человек с гнильцой, он сразу отсеивается из коллектива. Естественно, когда видишь где-то татарстанский флаг на дороге или у бойца шеврон, всегда останавливаешься, спрашиваешь, откуда он. Потому что в нашем направлении очень много было мобилизованных из Татарстана. Каждый там хочет показать свою привязку к республике. Поэтому друг друга всегда видишь, пересекаешься. Из Казани мы встречали ребят, из Арска, со всего Татарстана. Кто-то медбрат, кто-то мобилизованный. Со всеми общаешься.

– То есть такая общность имеется?

- Имеется. Там землячество сильно. Если ты увидел человека с шевроном, ты его не знаешь, но ты подходишь, завязываются отношения. Через две-три минуты начинаешь очень плотно общаться. Это есть. Именно татарстанские бойцы пытаются показать свою принадлежность к республике. У меня у самого на каске шеврон – флаг республики. Все друг друга сразу видят. Это сильно.

"Страх присутствует всегда"

– Вы сказали, что это другой мир. Как он устроен в бытовом плане? Что в нем происходит?

- Быт коллектив создает сам. Тебе дают жилье – дом, у которого есть крыша, стены. Весь остальной быт – где помыться, куда сходить в туалет – это все ты делаешь своими руками. Хочешь душевую – собрались, нафантазировали, придумали, как это будет выглядеть, собрали из подручных средств. Потом сделали баню. Потом вместо того, чтобы спать на полу, приобрели раскладушки. Выкопали туалет, сделали удобным. Весь быт делаешь сам. Весь коллектив берется за работу.

Посты выставляешь, обязательно охрана места, где находишься, позицию подготавливаешь. Ты целый день чем-то занимаешься с коллективом. Поэтому за короткий срок вы становитесь близки, как будто общаетесь долгие годы. Здесь если в городе ты с товарищем пересекся в неделю на 30 минут, то там ты 24/7 проводишь с людьми, с которыми ты вместе живешь, делишь быт, с которыми ты ходишь на задачи. И на этих задачах друг на друга начинаете полагаться. Просто медику помочь через какое-то расстояние перенести его сумку – она очень тяжелая. Тому, кто несет РПГ, – помочь нести запасные снаряды. Вот эта взаимопомощь – не ждать, когда кто-то устанет, взять у него, понести – она вырабатывается.

– Это же как-то отличается от того, как, например, в лесу домик обустраивать? Есть какая-то специфика?

- Мы когда в первый день заехали, был уже вечер. Какие условия были – в такие и заехали. Посты выставили. В первые дней пять мы на постах стояли в полном боекомплекте: бронежилет, шлем, автомат. Прошли три месяца – вышел с одним автоматом. Тоже ко всему привыкаешь. Первое время – стрельба, взрывы. Ты максимально насторожен. Прошла кошка – ты не знаешь, прошла кошка или нет. С одной стороны, может, это плохо, притирается, начинаешь халатно относиться. Но есть определенные моменты, которые ты обязан соблюдать. Первые недели максимально было страшно. Потом страха становится меньше. Он присутствует всегда, но он заглушается какими-то другими вещами. Где-то перекрывается адреналином. Где-то просто замыливается. Он есть, но становится намного меньше.

– Через какое-то время можно уже спать под стрельбу и взрывы?

- К нам приезжали друзья, кто привозит гуманитарку, они гражданские. У нас там был один гражданский. Я сплю, он ко мне подбегает. Говорит: "Давай, всех поднимай – там стреляют!". Спрашиваю: "По нам? Нет? Ну и хрен с ним! Лежи, спи дальше". Выходим на улицу – сидит дежурный, курит. Просто стреляют. Для гражданского это все, а мы понимаем, что стреляют не по нам, а где-то там. К этому привыкаешь, к этому приходишь со временем.

Опять же со временем отличаешь: рядом ли стрельба, в твоем ли направлении. Смысл суетиться? Когда до нас будут доходить, нам по рации скажут. Если время есть отдыхать, надо отдыхать. У нас было такое, что мы поспали всего два часа, нас подняли по тревоге, и мы обратно в расположение вернулись только на четвертые сутки. Поэтому когда есть время постираться и отдохнуть, надо стираться и отдыхать.

– В эти четверо суток был отдых?

- Да, ты выставляешь так же часовых, на земле, на технике час-два отдыхаешь, если все спокойно. В полном обмундировании четверо суток не побегаешь. В какой-то момент просто перестанешь соображать. Меняешься, чтобы каждый хоть чуть-чуть отдохнул.

– Вся эта ситуация меняет как-то человека?

- Мировоззрение меняется полностью. В отношении людей, знакомых. Причем друзей и знакомых, которые здесь находятся. Когда сюда приезжаешь, их количество лично для тебя сокращается в разы.

– Почему?

- Потому что есть друзья, есть знакомые, которые позвонили моей семье и сказали, что если что-то будет надо, мы поможем. Они же понимают, что семья осталась с маленькими детьми. А кто-то так – уехал и уехал. Ты для себя просто расставляешь ценности. Этот человек, наверное, все-таки друг или товарищ, он переживает за тебя, за твою семью. Ты ему всегда тем же ответишь. А какие-то люди с тебя, может, выгоду преследовали. Тебе понадобилась помощь, а человека нет. Вот такие расставляешь приоритеты. Понимаешь, что вот с этими людьми не буду общаться, потому что это зря потраченное время.

Это очень видно за командировку. В любом случае у тебя есть друзья и товарищи, с которыми переписываешься, узнаете, как дела. А ты уезжаешь на войну, и они просто перестают писать. Им вообще без разницы, что происходит с тобой, с твоей семьей. Помощь же не заключается в финансах. Никто с тебя денег не просит. Просто позвонить, обозначиться – это очень дорогого стоит. Понимаешь, что за какие-то вещи не стоит переживать, тратить время. Потому что жизнь может в любой момент закончиться.

"Равнодушие тормозит победу нашей страны"

Когда я пошел добровольцем на СВО, меня вообще практически никто не понял. Зачем? Все же есть. Так для чего?

– Со стороны это действительно выглядит нелогично.

- Родина в опасности, а как здесь сидеть? Когда твоей стране требуется помощь и ты умеешь это делать, просто отсиживаться здесь – это неправильно. Вот здесь как раз отсутствует логика. А в наших действиях логика есть – человек неравнодушен, здесь не какие-то личные амбиции, а именно конкретно ситуация в стране. Если каждый станет думать, зачем именно он будет туда идти, если в него не стреляют, не убивают, тогда что у нас со страной будет?

– Это два разных мировоззрения?

- Просто когда туда заезжаешь, то понимаешь, что там другой мир. Это сложно объяснить, нужно прочувствовать. Там другие ценности, другие разговоры. Нас мало кто понимает, потому что идет война*. Здесь окружающие гражданские не понимают, что идет война*. Они по телевизору видят, что где-то там что-то стреляют. И ладно. Это равнодушие как раз и тормозит победу нашей страны. До тех пор, пока каждый человек не будет понимать, что идет война* и что надо приложить максимальные усилия, чтобы ее прекратить, она не закончится. Пока у нас этого нет.

Ресурсы ее прекратить есть, но тут ввязывается политика. Война* не всегда заканчивается силой, иногда – политическими путями. Мое личное видение – у нашей страны, у нашей армии на сегодняшний день достаточное количество оружия и людей, чтобы это прекратить. Уже сегодня, без дополнительной мобилизации, просто грамотно разработать наступательную операцию, дать команду и сделать это.

Но есть политическая составляющая, где очень большие люди, и мы не знаем даже маленькую долю процента, что у них в голове происходит. Физически, я считаю, у нас сил достаточно. Какую политическую карту у нас разыгрывают, я не знаю.

– Что было первое, что вы сделали после того, как вернулись?

- С семьей время проводил. Семья меня встретила, и я все время был с ними, вчера в первый раз в город выехал. И сегодня в обед я снова поеду домой к детям и супруге. Во-первых, я не знаю, сколько еще времени здесь проведу, и я понимаю, что хочу больше времени проводить с семьей.

– Вы когда были там, контактировали с местными?

- Со "ждунами"? Да. "Ждунами" называют тех, кто ждет возврата украинской власти.

– Но а в целом как к вам местное население относилось?

- По-разному. Сказал бы 50/50, но сложно судить по соотношению. Есть люди, которые откровенно всем своим видом показывают негатив. Есть люди, которые улыбаются и разговаривают, но мы не знаем, что они думают. Есть люди, которые просто пытаются выжить. Есть те, кто искренне рад, что пришли мы. Но можно посмотреть на то, как они жили все это время. Ведь то, что там разрушены дороги, дома, – это же не танками разрушено. Это как было при советской власти построено, так ничего и не поменялось.

Если сравнить наши деревни в Татарстане с тамошними по достатку, наши намного богаче живут, чем там. У нас в деревнях на один двор по две иномарки стоит. А у них заедешь – там на улицу одна семерка старая.

В целом есть такие, кто рад, и те, кто не рад. К примеру, в деревне, где мы жили, дети местных воевали за ВСУ. Как они к нам могут относиться, если их дети против наших воюют? Это они еще не погибли, а если погибнут, еще больше негатива будет.

Там есть местное население, которое поддерживает ВСУ беспалевно, сливают информацию. Если мы куда-то приезжаем, то мы уверены, что местные уже сообщили информацию. У нас же у всех есть шевроны. Они могут сообщить, на какой технике сколько человек приехало. Местные все это сливают. Поэтому на них полагаться мы не можем. Это не все, но точно есть люди, которые информацию сливают. Достаточно таких – из-за политических соображений или из-за финансов.

Все эти точечные ракетные удары, которые происходят, – это не всегда через спутник или по каким-то ошибкам российским. Иногда это местные, а с их слов военные сами понимают, что это командный пункт либо обычные бойцы.

– Вы скоро отправляетесь обратно, с каким настроением?

- Мы все понимаем, что мы в это вошли, подписали контракт, мы будем там находиться до окончания СВО. Поэтому настрой только один – отдохнули и с новыми силами идем дальше.

Пока есть возможность, хочется сказать огромное спасибо спонсорам. Люди из нашей республики очень сильно нам помогли – наше подразделение очень круто укомплектовано с точки зрения одежды, снаряжения, техники. Мы благодарны тем, кто оказывает посильную помощь.

Любое снаряжение, любая подготовка не дает стопроцентной гарантии, что ты выживешь в бою. Но она увеличивает шансы. И поэтому когда кто-то говорит: "Да ладно, можно и в трусах повоевать!". Можно-то можно, но это увеличит твой шанс на возвращение домой живым и здоровым. Поэтому любая помощь – это очень важно. Там ты это ценишь действительно сильно.

* Роскомнадзор запрещает называть специальную военную операцию России на Украине "нападением, вторжением либо объявлением войны"

Фото: Артем Дергунов/KazanFirst